«Всё стремлюсь к весне сквозь рой убитых влёт
Дней, старательно забытых на бегу,
Улыбнусь зиме, как лучшему врагу…,»
/«Холодно». В. Граф./
Сети прошлого – досмотренные сны,
тени умершей бесцельной кутерьмы.
Но таятся в старых книжках записных —
просто письма,
просто память,
просто мы…
Письмо I
Здравствуй, сказочник…Так значит, говоришь, волглым сумраком заполнена земля.
Под осколками седого хрусталя — замороженная вымершая тишь.
Если было б что живое там – тогда, на призыв летя, откликнулась душа.
Только нечему. Бессильно вороша горечь памяти над серой толщей льда, бродит ветер посреди застывших снов, чертит имя перекошенной клюкой.
Ты искал меня, я знаю, но на кой я тебе, скажи? И пусто и темно в очаге шального сердца. Пыль и бред обитают нынче в мраморе дворцов…
Замурована нетающим свинцом та, что плакала и пела.
Слышишь, нет – от малейшего касания тепла хлынет боль, заставит выгнуться, крича!
Если веришь мне, пойми тогда сейчас.
А не веришь, так сочти, что солгала…
Письмо II
Здравствуй снова, друг. Ты как?.. Сегодня снег белой кисточкой раскрашивает мир. Знаешь, милый, неприятности — пустяк, если выточил вселенский ювелир наши судьбы из агата, полоса за полоской наслоится, только жди, и придвинутся поближе полюса, и закончатся бессменные дожди. По экватору пройдёт пьянящий хмель заколдованного солнца, точно мёд, проведи мне золотую параллель — даже если рок сейчас свое возьмёт, я запомню легкий тоненький пунктир, пробегу по той дороге – просто так, принесу с собой звезду — как сувенир, чтобы в памяти остался каждый шаг… Сотня тысяч ощущений, я потом – кто сказал, что мне сегодня не везет?) – их блестящей мишурой украшу дом.
Ты же помнишь то, что скоро Новый Год?)
Письмо III
Здравствуй, здравствуй… Понимаю, тонок лед сочетаний двух смешных заблудших душ. Ветер дует, да никак не заберет их в тепло, где до сих пор играет туш и гримасничают в ящике шуты, обещая то удачу, то успех, дескать, сказка – это рядом, только ты, чтобы взять ее, сумей (и то — не грех!) изучить интригу и освоить ложь, а иначе ни о чем и не мечтай…
В небесах луна — опаловая брошь, провожает бледным светом тени стай облаков, бегущих к черту на рога. Ты печален, добрый сказочник, но я расскажу тебе другое. В двух шагах от неверной ломкой грани бытия обитает ярко-синий соловей: наше счастье. Просто так себе поет. Несмотря на то, что где-то суховей, несмотря на то, что льет на раны йод диким тёрном коронованная ночь — он поет, каким бы ни был этот мир. Он, наверное, сумеет нам помочь, и оставит на столе как сувенир бирюзовое волшебное перо, для того, чтоб написать великий гимн.
И тогда я испеку тебе пирог – чтобы праздник стал совсем-совсем другим, праздник детства…
Пусть приелся, это — есть, так со многими случалось до меня. Если связанные судьбы не расплесть — не сожжешь узлы касанием огня, слишком больно, хоть и сладко, хоть зовет неуслышанная песня в никуда. И пускай ее цена – разлитый йод, лишь тебе решать, зачем горит звезда, лишь тебе принять, как данность, этот крест – или выбросить, не мучаясь с крестом. Раз пирог однажды тоже надоест — кто б сказал, чего захочется потом?
Выпьешь чаю – вот, опять не то, не то…Снова горечь неотцеженных листков. Мир, похожий на большое шапито – разрисованный туманным молоком не случившихся, несбывшихся надежд. Люди-клоуны — в лучах прожекторов, в пестрой радуге диковинных одежд. Что захочешь — то и будет. У миров есть забавнейшее свойство – воплощать все желания, вагон их или гран. То удача осенит полой плаща, то фортуна повернет иную грань — мол, текло, как говорится, по усам, не попало в рот, былинный мой герой. Все, что деется с тобой — ты выбрал сам.
Сказка старая?
Так новую открой…
Письмо IV
Здравствуй, ласковый. Читаю о твоих ежедневностях, о целях и друзьях, о подругах, задержавшихся на миг, и о том, что праздник — вот, уже в дверях…
Да, конечно, интересно, не вопрос. Береги себя там, ладненько? Увы, коль желания — срываются вразнос, то частенько не хватает головы для того, чтоб распланировать причин и последствий вразумительную связь. И без разницы: у женщин, у мужчин — добавляю ради точности.
Смеясь, мы на многое способны, mon ami, за улыбкой, проскользнувшей по лицу, может прятаться такое, что, пойми, приведет любого к скорому концу (не к тому, который в мыслях держишь ты, да простит мне Бог циничность!).
Только я — о себе… Наивно пестуя мечты, все пыталась втиснуть в рамки бытия мной придуманную сказку. Просто так. Потому что с ней и легче, и светлей. И взволнованно кружился зодиак, танцевал веселый пух у тополей…Я чуть-чуть поплачусь, можно? Не смогла я вписать ее — в себя, себя — в нее. Оттого и зазмеилась в сердце мгла, оттого и разливался жгучий йод по полуночному небу между звезд. Глупый ветер целовал горячий лоб — в день, когда сама вбивала первый гвоздь в нежным бархатом обитый светлый гроб, где моя лежала сказка. Я ее целовала, остывающую, пусть соловьем в холодной памяти поет, вызывая то неверие, то грусть. Листья осени кружились надо мной. Паутинки — как фата чужих невест. Может, ландыши распустятся весной — там, где я над мертвой сказкой ставлю крест…
Я не знаю, как мне дальше. У судьбы бесконечно безразмерны закрома. Создавать другую сказку? Может быть.
Но пока вокруг — зима, зима, зима…
Письмо V
Здравствуй, милый мой. Упрек, еще упрек — так и выткалась по нитке ткань письма. И дымилось вязкой болью между строк: «Что ж ты сказку погубила-то сама?»
Ты не понял, рассказала — не о том. О безжалостно пылающих кострах — я на них сгорала брошенным листом, и взлетала, позабыв, что значит «страх». И в глазах моих распутница-луна танцевала нескончаемый стриптиз… и была душа до праха сожжена, и просыпалась холодным пеплом вниз. Нет, не плачу больше – смысла нет. Мертва эта сказка. Я надеялась, найду здесь другую, но напрасные слова рассыпала, точно бусинки, по льду…
Я ее не убивала, нет, поверь. Под волшебной нереальной синевой я в реальность для нее открыла дверь — а она сухой рассыпалась листвой… Я хотела настоящего тепла, но в ответ — скрипящий шорох: «А чего ты, смешная, от иллюзии ждала?..»
И хотелось удавиться бечевой крепко стянутых и вросших в кожу слов, и душа нести отказывалась кладь, и рассвет был душен, тяжек и лилов, и упорно не стремился наступать…
Впрочем, если для тебя все это – ложь, значит, ты не жил ни разу лишь одним…
Я надеялась – согреешь и поймешь, только ты меня не слышишь…
Извини.
Письмо VI
Здравствуй. Да, ты непростителен. И я не имею настроения прощать. Так старательно цедил холодный яд, и впивался с милосердием клеща… мол, во мне живут предательство и ложь, обращаясь в беспечальные слова… и наиграна нахлынувшая дрожь, и стираю отворотом рукава не слезу, а так, попавший мелкий сор…что же, раз ты все додумал за меня то к чему тогда …а, ладно…полный бред!
Все неважно…сколько можно заменять мир на сказку и брести безмолвно вслед этим вымыслам!
Я снова о своем, ты прости, не удержалась. Не со зла.
…Мы, наверно, ничего с тобой вдвоем не построим.
Бесполезно.
Я ушла.
© Алина Марк